Доклад на ежегодной межрегиональной краеведческой конференции 25 апреля 2014 года, г.Владимир

 

Сбитнева Инна Станиславовна, учитель, краевед.

Тема для доклада (краеведческая конференция, 25 апреля 2014 года).

«Продразверстка в 1916 и в 1918 году (Владимирский край). Иллюзия всемогущества государства.»

            Темой моего сообщения будет сравнение двух продразверсток - двух попыток изъятия «хлебных излишков» у крестьянского населения (на местном материале). Это сравнение, на мой взгляд, заслуживает внимания - поскольку о первой, неудачной попытке продразверстки только в последние годы стали упоминать профессиональные историки. Вторая же попытка (введенная большевиками хлебная монополия, позже продразверстка) — также, как теперь стало известно, не увенчалась особым успехом. В своем разборе событий я использую исторические сведения из различных источников, и местный материал — статьи из газеты «Старый Владимирец» за осень 1917 года, и протокол Суздальского Съезда советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов за 1920 год. Но прежде здесь следует вкратце рассказать пред -историю событий...

            Как известно, 1 августа 1914 года Германия объявила войну России; этому предшествовала объявленная Россией  30 июля всеобщая мобилизация [i]. В тот момент население России составляло  166 млн. человек; из них в течение всей войны было мобилизовано 19 млн., а только в 1914 году — 8 млн[ii]. Вопреки тогдашним заявлениям царского правительства, сельское население  (75 %[iii]) восприняли объявление войны без всякого энтузиазма, - скорее, наоборот. Крестьяне не понимали причин войны — и не понимали, почему они должны оставить дом и хозяйство, и рисковать своей жизнью ради чуждых им целей.

            «Даже после объявления войны прибывшие из... России пополнения не понимали, какая это война свалилась им на голову. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой- то там эрц- герец- перец (австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд) с женой  были убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие эта сербы — не знал почти никто, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать, было совершенно неизвестно. Получалось, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя.[iv]» (Генерал А.А. Брусилов)

            Поведение мобилизованных было соответствующим — тем более, что кроме призыва на фронт мужчин, частично конфисковали и лошадей для гужевых перевозок (платежи за них были отсрочены[v].) Все это «...не спровоцировало отказ идти на службу, но по дороге на нее будущие солдаты грабили помещичьи усадьбы, пункты торговли, особенно с алкогольными напитками. Положение усугублялось нехваткой продовольствия и казарм для мобилизованных. Подобное положение вызывало репрессии власти... около половины областей России было охвачено мятежами. Подобная жакерия... должна были бы встревожить власть, однако, встав под знамена, крестьяне вновь обретали привычный для них вид покорности и повиновения.[vi]»

            Через год, в августе 1915, Россия потерпела сокрушительное поражение на западном  фронте. Согласно докладной записке Думы государю, русская армия потеряла свыше 4 млн убитыми, ранеными и пленными, и свыше 1,2 млн попало в плен.[vii] Немцы и их австро- венгерские союзники вернули Галицию, избавили от нападения Восточную Пруссию, завоевали русскую (в последние полтора века) Польшу и Литву. Фронт внезапно отодвинулся в пределы России; бои шли по линии Рига — Двинск. Уже назначена была эвакуация Киева; обсуждали, пора ли вывозить святыни из Псково-Печерской лавры[viii]... Но, кроме морального ущерба — была и материальная сторона вопроса.

            Искренний монархист С. Ольденбург полагал, что трудности, возникшие в 1915-16 году в тылу, были незначительны. «Когда фронт застыл, когда миллионы беженцев были так или иначе размещены в тылу, а движение на железных дорогах вошло, более или менее, в норму — в стране вдруг наступило успокоение... рост цен был сравнительно умеренный — против довоенного уровня хлеб к концу 1915 года подорожал на 40 %, масло на 45%, мясо на 25 %... обилие денег в стране, повышение заработной платы делало этот рост не особенно чувствительным для широких масс... в столицах временами ощущался недостаток сахара и мяса.[ix]» Возможно, тогда так и было; но инфляция продолжалась и в 1916 году. К ней прибавились другие проблемы:

            «Милитаризованное более чем на 70% хозяйство испытывало острый ресурсный голод... транспортная система России оказалась не в состоянии выдерживать военные перегрузки... 1916 год был голодным для центра России, в то время как на Дону, Урале и в Сибири скопились значительные запасы продовольствия. Донбасс был завален не вывезенным углем, а столицы мерзли из-за недостатка топлива... Перебои в снабжении городов, прежде всего Москвы и Петрограда, продовольствием, обозначились уже в 1915 году[x]»

            «В июле- августе 1916 года оптовые цены на важнейшие продукты возросли: хлеб подорожал на 91 %,  сахар — на 48%, мясо — на 138%, масло — на 145%, соль-  на 256%. Розничные цены повысились еще больше[xi].»

            Перебои с продовольствием коснулись и воюющей армии:

            «К концу 1916 года положение в русской армии значительно ухудшилось более чем наполовину снизилась отгрузка продовольствия[xii]. Недостаток боеприпасов и плохое питание солдаты воспринимали как предательство власти, бросившей их на произвол судьбы.[xiii]»

            Плохое снабжение армии плюс перебои с продовольствием в столицах  принудили российские власти ввести в конце 1916 года принудительную разверстку хлебных поставок[xiv] (курсив мой). Первые продотряды (то есть, отряды вооруженных людей, отбирающих у крестьян излишки продовольствия по строго фиксированным ценам) — появилось в русской деревне уже в конце царствования Николая II. Но результат их действий был мизерным:

            «Введенная в конце 1916 принудительная разверстка... к февралю 1917 дала весьма незначительные результаты. Привоз продовольствия в Петроград и в Москву в январе — феврале составил лишь 25 % от запланированного.[xv]»

            Все это вызывало у дальновидных наблюдателей крайнее беспокойство. Так, в газете «Старый Владимирец» за сентябрь 1917 года опубликована статья под  названием «Вопль отчаяния»:

            «На пристанях Вятки, Камы, Белой и Волги... толпы уполномоченных. Все они ищут хлеба. Навигация кончается. Хлеба заготовленного нет. Крестьяне не везут (курсив мой). Продовольственные управы, связанные законом о хлебной монополии, бессильны что-либо предпринять. Призрак голода с его ужасными последствиями повис над страной...

             Гражданин министр! Во имя свободы  родины просим немедленно распоряжения об устранении тормозов в деле снабжения хлебом (то есть, граждане верноподданно требуют отмены хлебной монополии — прим. мое). Разрешите заготовлять хлеб самим губерниям, нуждающимся в продовольствии (то есть, использовать внутренние ресурсы губерний для товарного обмена — поскольку за деньги хлеб не везут). Помните, что каждый час дорог.[xvi]»

            Отчего крестьяне не везли хлеб в города, и уклонялись от продразверстки по казенным (низким) ценам — это еще понятно. Но отчего они  не пользовались рыночными ценами, и  не продавали свою продукцию в два- три раза дороже, чем до войны? Потому что за время войны царские деньги перестали быть обеспеченными золотом (рубль обесценился почти вчетверо); а цены на промышленные товары, необходимые в деревне, выросли не вдвое- втрое, а вчетверо и больше. « За пуд железа давали раньше 1,5 пуда пшеницы, а теперь 6; за пуд пшеницы можно было 10 аршин ситца, а теперь два аршина... цены на железные изделия, например гвозди, выросли в 8 раз.[xvii]»

            Здесь стоит наглядно представить себе ситуацию в  тогдашней деревне  (1916- 1917 год). И в этом нам поможет статья (скорее, небольшая заметка) в газета «Старый Владимирец», за 27 августа 1917 года. Написана она сельской учительницей В. Богдановой, давно уже живущей в деревне:

            «Тяжело, больно и горько читать о том, что делается у нас в России. Борьба за власть, распря, вражда, непонимание, озлобленная борьба из- за узкой партийной программы, партийные лозунги, крики — в то время, когда Родина истекает кровью, когда верные защитники Отечества переносят крестные муки, и отдают жизни...  в то время, когда трудовое крестьянство с четырех утра и до позднего вечера проливает трудовой пот, прилагает все силы, задыхаясь от усталости, добывает хлеб для родины... Некоторые слабые женщины падают от изнеможения на своей трудовой полосе, встают и снова работают — работают за троих, - ведь некому помочь, и нет работников, негде их взять (курсив мой).[xviii]»

 В переводе на сухой язык фактов, ситуация выглядит так:

            «Армия в основном пополнялась за счет деревни, и к 1917 году война забрала около половины трудоспособных мужчин и четверть лошадей. Сбор хлеба в 1916 году сократился на 20% процентов, и деревня не горела желанием с ним расстаться.[xix]» Что вполне понятно — если хлеб достается таким трудом (механизации-то не было почти никакой) - то надо хотя бы  постараться продать его за реальную цену, или обменять на нужные товары.

            К чему же  дальше призывает сельская учительница Богданова, и как она оценивает ситуацию во Владимире (да и в других городах России)?

            «В городе тоже есть люди умственного и физического труда, выше головы заваленные работой. Но больше там людей — бездельничающих, веселящихся, без умолку и без толку болтающих и болтающихся по улицам, кинематографам, театрам, митингам, по тайным собраниям... «Мы социалистки, мы спешим на наше партийное собрание», «мы социалисты, мы спешим на митинг». Еще вчера они бегали парочками по бульварам и болтали о пустяках, сегодня они спасают родину на митингах. Отчего они не идут в деревню пахать, косить, жать, убирать сено и хлеба для родины?[xx]»

            Этот призыв, в перспективе, оказался не столь уж наивным... Конечно, в 1917 году никто из горожан не отправился на помощь селянам (участие в революции было делом куда более увлекательным). Но  уже в 1918 году рабочие Петрограда, два года страдающие от недостатка хлеба, стали искать возможности — пока еще полюбовно - договориться с деревней.

     «Зачастую первые отряды (продотряды — прим. мое) действовали по поручению предприятий и организаций, заготавливали продовольствие путем закупок, товарообмена, или получали хлеб в виде компенсации за помощь крестьянам в ремонте сельскохозяйственного инвентаря, участия в обмолоте зерна (курсив мой).[xxi]» Но эти попытки  были пресечены в корне - созданием военных продотрядов  (поскольку реальный союз рабочих и крестьян никак  не входил в планы нового коммунистического правительства).

     ...Но вернемся в 1917 год. Итак, правительство расплачивалось за поставки хлеба и продуктов обесцененными бумажными деньгами.  А столичные рабочие бунтовали, требуя повышения зарплаты[xxii] и сокращения рабочего дня до 8 часов  - причем, повышения зарплаты и сокращения работы они требовали одновременно. (Вообще-то такое поведение рабочих оборонных предприятий во время войны обычно именуется государственной изменой.) А городская интеллигенция, барышни и студенты каждый день ходили на митинги, полагая, что у них- то еда будет каждый день,  и будет непременно[xxiii].           

             В конце концов, кончилось крестьянское терпение. Селяне стали скрывать выращенный ими хлеб от любой власти, и менять его только на реальные ценности (в годы военного коммунизма - на комоды, граммофоны и бобровые шубы). На мануфактуру, или на золото. И что тут удивительного?

            ...Но новая власть оказалась более решительной, чем царское или Временное правительство.  Декретом ВЦИК от 13 мая 1918 года «Наркомпроду предоставлялось право применять вооруженную силу в случае оказания противодействия отобранию  излишков хлеба и других продовольственных продуктов» (то есть, о реальной закупке хлеба речь изначально не идет.[xxiv])

            22 мая 1918 года Ленин... написал письмо к питерским рабочим «О голоде». В нем вождь «требовал организовать великий «крестовый поход» против нарушителей строжайшего государственного порядка в деле сбора, подвоза и распределения хлеба... Ленин призывал принять участие в этом походе широкие массы пролетариев. «Десятки тысяч отборных, передовых, преданных социализму рабочих, - писал он, - неспособных поддаться на взятку и на хищение, способных создать железную силу против кулаков, спекулянтов, мародеров, взяточников, дезорганизаторов  (курсив мой)— вот что необходимо.[xxv]» Вот так вождь Октябрьской революции оценивал крестьян, производителей хлеба  - три четверти населения России. Однако же ожидания вождя, возложенные на «великий крестовый поход», тоже не оправдались.

            «При сборе урожая стало ясно, что крах потерпела и продовольственная диктатура (она же хлебная монополия — прим. мое): насильственная реквизиция хлеба не прошла. В 12 губерниях удалось изъять лишь 35 млн пудов, или одну сотую часть урожая... реквизиции сменила продразверстка.[xxvi]»

            11 января 1919 года хлебная монополия была заменена продразверсткой. Необходимое количество хлебных поставок теперь распределялось по губерниям; губернии разверстывали поставки по уездам, уезды – по волостям, волости – по деревням... Крестьянам установили нормы  потребления: 12 пудов зерна, 1 пуд крупы, и т. д. в год; все  прочее подлежало изъятию[xxvii]. Круговая порука и общая, она же общинная ответственность; деваться просто некуда.

            Деваться некуда было и продотрядовцам... Похоже, что участие в продразверстке не радовало и рядовых коммунистов  - в деревне тогда можно было получить и пулю из-за угла, и вилы в бок. Но их мнения в глубинке (в отличие от Питера) никто и не спрашивал… Так, в финале заседаний суздальского Съезда Советов от 28-30 августа 1920 года откровенно сказано: «...хлебной монополией регулируется вся жизнь... если мы этого не признаем, то нельзя строить жизнь в духе коммунизма. Раз это так, то необходимо в каждом конкретном случае везти хлебные излишки в продорганы, откуда как из общего котла можно спокойно вести распределение по всем неимущим хлебных запасов... Критиковать данное положение не приходится... (курсив мой)[xxviii]» Неизвестно, насколько участники съезда верили в  «общий котел» - но вот о вреде критики их честно предупредили.

             Теоретически, оставшиеся  после разверстки излишки крестьянин мог продать; практически - излишков не оставалось. Хлеб выгребался «под гребенку». По наблюдению Георгия Федотова (ранее члена РСДРП), мужик 20-го года «рассчитывает, строит планы – и убеждается, что при данной   фискальной системе, самое умное – скосить свой хлеб на сено...[xxix]»

             Но такой саботаж будет расценен как противодействие власти, со всеми вытекающими последствиями... Поэтому под хлеб запахивается неизбежный минимум; зато увеличиваются посевы культур, не облагаемых продразверсткой (проса, картофеля, тыквы и свеклы). «Во Владимирской губернии посевы проса в 1920 году увеличились в 18 раз, в Иваново- Вознесенской – в 23 раза, в Московской – почти до 90 раз![xxx]». Что и не удивительно – за «пшенку» в голодном городе можно было купить все, что душе угодно. Продразверсткой облагался крупный рогатый скот и лошади; их число за годы гражданской войны резко сократилось, но зато  увеличилось число коз и домашней птицы.

            Натурообмен (меновая торговля, мешочничество) нарушал хлебную монополию, и потому был опасным мероприятием. При железнодорожной облаве пойманных мешочников расстреливали (по крайней мере, по закону должны были расстреливать; но, вероятнее всего, можно было откупится[xxxi]. У горожан, отправившихся, на свой страх и риск, менять вещи на продукты, в лучшем случае отбирали приобретенные продукты (если не арестовывали). Сохранился крик души ивановских рабочих, героев  революции 1905 года:

            «Рабочее население Иваново- вознесенского уезда (уезд до 1918 года относился к Владимирской губернии — курсив мой) в июле получило три вагона хлеба. Подсобных продуктов питания нет. Хлебопекарня вторую неделю закрыта. В больницах лежат прикованные недугом голодные люди. Приюты и детские столовые закрываются... Фабрики и заводы стоят. Рабочие, распродав свой скарб, десятками тысяч устремились за хлебом, но закупаемый по невероятно высоким ценам хлеб в пути отбирается (курсив мой).» И итог :

            «...Во имя всех человеческих законов проклинаем всех тех, кто хлеб избрал оружием политической борьбы[xxxii].»

            Это не блокадный Ленинград, и немцы под городом не стоят. Голод в Иваново-Вознесенске наблюдается в мирное время ( поскольку Первая мировая война уже закончилась, а гражданской войны в здешних местах просто не было). Автор советской книги о продотрядах (откуда и приведена цитата) — благоразумно не уточняет, кого именно проклинают голодающие ивановские ткачи. Но телеграмма из Иваново-Вознесенского продовольственного комитета направлена в Кремль, правительству, а конкретно - наркому продовольствия...

       Только к 20-му году свирепости времен военного коммунизма пошли на убыль; так называемые заградотряды  перестали грабить и расстреливать «мешочников», пойманных на железной дороге.

            «С пойманным спекулянтом... разговор короткий – его расстреливают... Всякая торговля сейчас называется «спекуляцией» и считается незаконной. Но на мелкую торговлю из-под полы продуктами смотрят сквозь пальцы... потому что это единственный способ заставить крестьян привозить  продукты... любая железнодорожная станция превратилась в открытый рынок... у крестьян сытый вид, и я сомневаюсь, чтобы им жилось много хуже, чем в 1914 году.

            Они не примут участия в какой- либо попытке свергнуть советское правительство... но это не мешает им всячески сопротивляться попыткам Красной Гвардии отобрать у них продовольствие... Иногда они нападают на небольшие отряды красногвардейцев и жестоко расправляются с ними.[xxxiii]»

            Некоторые историки до сих пор полагают, что советская продразверстка дала хорошие результаты. «Если от урожая 1917 -18 года было заготовлено только 30 млн пудов хлеба, то в 1918-19 году — 110 млн. пудов, а в 1919-20 даже 260 млн. пудов. Пайками было обеспечено практически все городское население.[xxxiv]»

   С другой стороны, надо сказать и то, что прямым следствием продразверстки было были многочисленные крестьянские восстания, и голод 1921-22 года в Поволжье[xxxv]. «Недостреленные крестьяне перестали сеять хлеб.[xxxvi]»

            Да и пайки тех времен были явно недостаточными для поддержания жизни. «Весь 1921 год в стране царил голод. Никакого рынка не было. Надо было жить исключительно на паек. Он состоял из фунта (400 граммов) хлеба в день (типа замазки, составленного из Бог весть каких остатков и отбросов), и 4 ржавых селедок в месяц. В столовой Училища давали еще раз в день немного пшенной каши на воде без малейших признаков жира и почему- то без соли.» Так в столице победившего пролетариата кормили будущих инженеров и техников, крайне необходимых для восстановления народного хозяйства[xxxvii].

            Военный коммунизм (то есть, всеобщее уравнительное распределение по Марксу и Энгельсу) — доказал свою несостоятельность; в 1921 году его сменил НЭП. Бумажные деньги (миллионы, или «лимоны»[xxxviii]) - снова сменил золотой червонец царского образца. После чего всевозможная еда и прочие товары сразу же появилась в свободной продаже (правда, не у всех были деньги на эти покупки). Никто и ничто (кроме марксистской идеологии) не мешало провести эти реформы ранее, еще в 1917 -18 году — тем более, что и царский золотой запас до заключения «похабного» Брестского мира находился в Москве[xxxix].

            Под конец, я хотела бы восстановить историческую справедливость словами очевидца революционных событий, писателя Александра Куприна:

            «Но, по правде говоря, я бы очень хотел, чтобы в будущей... России был воздвигнут монумент не кому иному, как Мешочнику. В эпоху пайковых жмыхов и пайковой клюквы это он... провозил через громадные расстояния пищевые продукты, вися на вагонных площадках, оседлывая буфера, или распластавшись на крыше теплушки, всегда под угрозой ограбления или расстрела... Кто же из великомучеников того времени не знает из горького опыта, как дорог и решителен для умирающей жизни был тогда месяц, неделя, даже час подтопки организма временной сытостью, отдыхом. Я мог бы назвать много драгоценных для нашей родины людей, чье нынешнее существование обязано тяжкой предприимчивой жадности мешочника. Памятник ему![xl]»    

            Закончить эту тему я хочу неожиданной цитатой. В 1785 году (то есть, за 135 лет до описанных выше событий) императрица Екатерина II даровала российским предпринимателям жалованную грамоту, укрепившую их положение. При этом не были забыты и другие сословия: были уничтожены государственные монополии ( «за вредни»), и введена полная свобода торговли («всякому торгу свободну быть надлежит»). Екатерина отменила и все существовавшие ранее (от Петра I и Алексея Михайловича) ограничения на ремесла и кустарные производства, объявив: «...всем подданным нашим к заведению станов и рукоделий столь беспредельная от нас дана свобода, что не стесняются они уже ни частным на то испрошением дозволения, ни надзиранием за делом рук их, где собственная всякому польза есть лучшее и надежнейшее поощрение (курсив мой)[xli].»  Без комментариев...